Читать интересную книгу Рука, что впервые держала мою - Мэгги О`Фаррелл

Окно, возле которого стоит столик на месте бывшего стола Лекси, выходит на Бэйтон-стрит. День не по-июльски холодный; все затянуто серой пеленой косого дождя, капли стучат по асфальту, стекают по стеклам. Столики на тротуаре пусты, в одиноком забытом бумажном стаканчике из-под кофе вода. Официантка-австралийка — «бариста», как гласит ее нагрудный значок, — поставила старую пластинку Эдит Пиаф. Перевалило за полдень, только что схлынул обеденный поток посетителей. За столиком на месте письменного стола Лекси сидит Тед.

Здесь он, можно сказать, завсегдатай. Киностудия за углом, на Уордор-стрит. Он обедает, ест панини с козьим сыром и красным перцем. Он слушает Эдит, тихонько отбивая такт, и деревянная столешница отзывается. Взгляд его будто прикован к месту, где когда-то висела пробковая доска Лекси — мешанина записок, черновиков, корректур, открыток, слайдов, лишь ей одной понятная. Нет, на самом деле Тед просто смотрит на дождь.

«Малыш ночью без конца просыпался», — рассказывает он, объясняя свой помятый вид. На нем свитер с потертыми манжетами, воротник рубашки съехал набок.

— Пора, черт возьми, дать ребенку имя, — горячится его спутник Симми. — До каких пор ему зваться «малышом» — до университета?

Тед улыбается, пожимает плечами, воротник еще сильней съезжает набок.

— С чего ты взял, что он пойдет в университет? — Он откусывает большой кусок.

Симми хмурится:

— Ты меня прекрасно понял. Какого черта…

— К твоему сведению, — перебивает Тед, прожевав кусок, — мы вчера вечером выбрали имя.

— Да неужели? — Изумленный Симми отставляет стакан, чтобы не уронить. — Ну и какое?

Тед делает знак: рот занят.

— Нечто финское, язык сломаешь? — допытывается Симми. — Семь гласных друг за другом? Или длиннющее, Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон Ктототам Джордж Такой-то? Или Тед? Тед Второй?

— Иона, — отвечает Тед.

Симми раздумывает.

— Как в Библии, с китом?

— Ага.

— Понимаешь, — говорит Симми, — что его будут всю жизнь дразнить?

— Почему? Из-за кита?

— Ну да.

Тед вновь пожимает плечами:

— Ничего, привыкнет. Всякое имя с чем-нибудь да связано. Главное, ему идет. Да и мне нравится имя Иона…

— Еще бы, — перебивает Симми, — ты же сам выбрал.

— Вдобавок, — продолжает Тед, пропустив его слова мимо ушей, — хорошо звучит и по-английски, и по-фински. Иона по-фински произносится «Юона». Или «Юорна». Примерно так.

— Юорна?

— Что-то вроде.

— Не сказал бы, что хорошо звучит.

— Сим, — отвечает Тед добродушно, — тебя и не спрашивают.

Они продолжают есть молча. Тед опять барабанит по столу, и стаканы, ножи, чашки с блюдцами позвякивают в такт.

— Мне нравится, — бормочет с набитым ртом Симми. — Хорошее имя.

— Спасибо.

— Как там Элина?

Барабанная дробь стихает. Тед теребит салфетку, сворачивает и разворачивает.

— Ничего. — И, не договорив, хмурится. — Она… вымоталась.

Симми склоняет набок голову:

— Еще бы.

— Бросить бы к чертям этот фильм, взять еще отпуск, но…

— Неужто некому перепоручить часть работы?

Тед чешет в затылке, зевает.

— У меня контракт. Вдобавок клиент — большая шишка. Вряд ли ему понравится, если его работу сбудут с рук на руки. Мне не отвертеться. И малыш родился раньше срока, и все такое… я ей без конца советую связаться с группой.

— Что за группа?

— Как бы тебе объяснить… Группа поддержки, или как ее там… Школа молодых мам. При больнице. Встречаются раз в неделю, что ли. А Элина ни в какую.

— Почему?

— Не знаю. — Тед бросает на тарелку салфетку. — Говорит, ей тяжело в группах, и все такое.

— Может, и вправду тяжело. Не очень-то представляю Элину в группе — она, скорее, одиночка.

— И, говорит, Иону туда не взять — кричать будет без конца. — Тед снова хмурится. — У него колики, и кормить его она может только дома. Он визжит, брыкается, и ей остается только… сам понимаешь… ждать, пока успокоится, а он может и час кричать. — Тед переводит дух. Приятели смотрят друг на друга.

— Понял, — кивает Симми. — Может, зайду к вам. В выходные.

— Воспитанные люди, вообще-то, спрашивают разрешения: «Можно к вам?» А не как ты: «Я зайду».

— Я не спрашиваю твоего разрешения. Я не к тебе иду, а к Элине. И к недавно нареченному Ионе. А ты можешь катиться ко всем чертям.

Тед ухмыляется:

— Ясно. — И смотрит на часы: — Мне пора. — Он встает, бросает на стол какие-то листки. — Извини, Сим. Увидимся. — И уходит.

Идет он своей всегдашней быстрой походкой, чуть подпрыгивая, ноги отталкиваются от тротуара. На ходу достает телефон, звонит Элине. «Привет… Ага… Как ты? Как Иона? Поел?.. А-а. Вот как? Плохо. Прости. Ну, может… Ясно. Ладно… Только что виделся с Симми. Да. Сказал ему про имя. Он говорит… А-а. Ладно. Перезвоню чуть позже». Тед захлопывает крышку мобильника и заходит в студию. В лифте он смотрит, как меняются на табло номера этажей, а дойдя до своего кабинета, падает в кресло. Перебирает бумаги на столе, вставляет за ухо ручку и снова кладет на стол; прикладывается к бутылке воды, ставит поудобнее кресло, несколько раз встряхивает правой рукой. И наконец берется за работу.

Перед ним два экрана, на обоих — застывшая картинка: человек на самом краю крыши, вот-вот сорвется.

Тед двигает мышкой, нажимает на кнопки — рука слегка дрожит, — и фильм разворачивается, кадр за кадром, точно в замедленной съемке. Ноги человека отрываются от кромки крыши, он летит вниз головой, хрупким черепом навстречу земле, руки чертят в воздухе круги, одежда хлопает на ветру, лица не видно, но легко представить его выражение — немой крик ужаса, — и продолжается страшный полет, и нет парашюта, не дернет он за кольцо, не раскроется над ним спасительный шелковый купол; он летит вниз головой, размахивая руками, как ветряная мельница, навстречу беспощадной земле.

Тед снова двигает мышкой; щелчок — рука трижды дрогнула, — и падение остановлено, человек зависает над самой дорогой. Теперь, под другим углом, можно разглядеть его лицо — свирепый оскал, глаза закрыты, — и спас его Тед. Снова щелчок, перемотка назад, героя тащит в воздух, все выше, выше, выше, прочь от земли, и вот он снова на крыше, разговаривает с другим — громилой, что столкнул его, — опасное это дело, затевать разговоры на крышах небоскребов.

Тед перематывает вперед-назад, смотрит под разными углами. Человек то шагает к краю крыши, то отступает. Вперед, навстречу гибели. Назад, к верзиле. Вперед, назад. Упадет он или останется на крыше? Разобьется или нет? Если разобьется, то сегодня или завтра? Судьба его в руках Теда.

Но Тед сейчас не настроен вершить чью-то участь. Он зевает, трет глаза, откидывается в кресле. Снова щелкает мышью, и фильм прокручивается назад. Тед, глядя на экран, массирует левую руку, опять зевает, смотрит на стенные часы — скоро придет режиссер, просмотреть эпизод. Тед, хмурясь, выпрямляется в кресле. В верхней части экрана что-то мелькнуло на долю секунды. Тед водит мышкой, прокручивая сцену взад-вперед, кадр за кадром. Туда-сюда.

Есть! Поймал! Так он и знал! Черная точка в кадре. Часть техники, свисающий провод, чей-то палец — неважно что. Главное, Тед заметил и стер: пара щелчков — и готово.

Довольный собой, Тед откидывается в кресле. Он не терпит грязных кадров, ни одного старается не пропустить. Его снова одолевает зевота. Тед похлопывает себя по щекам, раз, другой, третий. Надо взбодриться до прихода режиссера, выпить кофе, перезвонить отцу — может, чуть позже, — надо…

Неизвестно почему вдруг вспоминается отец. Как он тащит его, маленького, по улице за руку. Тед еле перебирает ногами, подгибает их, как капризные дети, и вопит: «Не хочу-у-у-у!» Как капризные дети. А отец? Говорит: «Надо, пошли, не капризничай» — как обычно говорят отцы. Наверное, ведет Теда куда-то без мамы: Тед узнает чувство, давно забытое, беспредельную тоску по маме, настойчивую потребность увидеть ее, вернуться к ней, вцепиться в стальной поручень и плакать, пока она не услышит и не придет за ним.

Тед смотрит на экран, где темным ангелом парит киногерой. Потом — на репродукцию Элининой картины. Трясет онемевшей рукой, в нее будто впились тысячи игл — не пора ли опять к врачу? — и встает. Смотрит на свои руки, на большой палец со шрамом, на клавиатуру телефона. Снимает трубку. Надо перезвонить отцу. Или еще раз набрать номер Элины, узнать, все ли в порядке. Но Тед не набирает ничей номер. Он сидит за столом, прижав к уху трубку, и слушает гудки, монотонные, успокаивающие, как шелест листьев на ветру, как шорох волн по прибрежной гальке.

Звонок в дверь, еще звонок. Элина в гостевой комнате, складывает детскую одежду: кофточки, костюмчики, носочки — крохотные, будто игрушечные.

— Тед! — зовет она. — Тед!